Был второй час ночи… священник подошел к каждому из них с крестом… Прощались в последний раз, все пожали друг другу руки. На них надели белые рубашки, колпаки на лицо и завязали им руки… Наконец их поставили на помост и каждому накинули петлю. В это время священник, сошедши по ступеням с помоста, обернулся и с ужасом увидел висевших Бестужева и Пестеля и троих, которые оборвались и упали на помост. Сергей Муравьев жестоко разбился; он переломал ногу и мог только выговорить: «Бедная Россия! И повесить порядочно у нас не умеют!» Каховский выругался по-русски. Рылеев не сказал ни слова. Неудача казни произошла оттого, что за полчаса перед тем шел небольшой дождь, веревки намокли, палач не протянул довольно петлю, и когда опустил доску, на которой стояли осужденные, то веревки соскользнули с их шеи. Генерал… велел тотчас же поднять трех упавших и вновь их повесить… (Из записок И. Д. Якушкина).

На каторгу и поселение был сослан 121 декабрист.

За любимыми в Сибирь последовали М. Н. Волконская, Е. И. Трубецкая, А. Г. Муравьева, Е. П. Нарышкина, Н. Д. Фонвизина, А. И. Давыдова, А. В. Ентальцева, А. В. Розен, М. К. Юшневская, невеста Анненкова – Полина Гебль, невеста Ивашева – Камила Ле Дантю. Им было запрещено брать с собой детей, они не надеялись увидеть своих близких.

Новорожденных принимал Фердинанд Богданович Вольф. Из 18 детей выжили и выросли 14. Среди них: Миша Волконский, Саша Трубецкая, Ольга Анненкова, Нонушка Муравьева. Нянчили и воспитывали детей всей коммуной. Иван Якушкин вспоминал: «Нигде дети не могли быть окружены более неустанным попечением, как в Чите и Петровском; тут родители их не стеснялись никакими светскими обязанностями и, не развлекаясь никакими светскими увеселениями, обращали беспрестанно внимание на детей своих». Детей обучали иностранным языкам, музыке, рисованию, истории, словесности, математике, географии.

Конечно, дети много болели. М. Бестужев писал: «Осенью все дети перехворали кашлем, две дочери отделались от него кое-как. Мой милый сын Коля сделался его жертвою. Он умер крупом».

На шестнадцатый год изгнания «высочайшей волей» детям, рожденным «в Сибири от сосланных туда государственных преступников, вступивших в брак в дворянском состоянии до постановления о них приговора» разрешалось получить образование в казенных учебных заведениях, если они поменяют фамилию. С этим условием согласился только В. Л. Давыдов. На поселении в Красноярске он имел сыновей – Василия, Ивана, Льва и дочерей – Александру и Софию. В. Л. Давыдов, один из всех декабристов, в 1842 году отдал детей на воспитание за казенный счет под фамилией Васильевы.

Оставшиеся сиротами дети декабриста В. П. Ивашева были отправлены в Симбирскую губернию на попечение теток со стороны отца, их записали в купеческое сословие под фамилией Васильевы. Старшая дочь Маша вышла замуж в девятнадцать лет, но не нашла счастья в замужестве, развелась, воспитывала четырех детей и увлеклась «женским вопросом».

В. К. Кюхельбекер женился в Сибири на местной уроженке Д. И. Артеновой – дочери почтмейстера. После смерти декабриста вдова вынуждена была находиться под полицейским надзором и жить на пенсию в 114 рублей. Их дочь Юстину взяла на воспитание сестра Кюхельбекера, Юстина Карловна Глинка, а сын Михаил получил образование за казенный счет.

М. Кюхельбекер женился на мещанке А. С. Токаревой, после смерти супругов их дочерей забрали на воспитание родственники.

Супруги Волконские после десятилетнего пребывания в Петровском Заводе вместе с сыном Михаилом и дочерью Еленой были переведены на поселение в Урик (около Иркутска), а затем в Иркутск. С разрешения родственника и шефа жандармов А. Ф. Орлова Мишу Волконского определили в Иркутскую гимназию. Князь Михаил Сергеевич издал записки своих родителей. Когда дети декабристов получили амнистию, вернувшую им дворянство и фамилии отцов, Михаил Волконский был уже чиновником особых поручений при сибирском генерал-губернаторе. Его сестра нашла счастье в третьем браке (два первых ее мужа умерли).

Декабрист Н. О. Мозгалевский женился на нарымской мещанке Е. Л. Агеевой. Рано овдовев, она растила восьмерых детей, бралась за любую работу. Обучать детей грамоте ей помогали декабристы, а младшего сына удалось пристроить на учебу за казенный счет.

Дочь Никиты Муравьева Софью, оставшуюся сиротой в 14 лет, отправили на воспитание в Москву к бабушке. Ее определили в Екатерининский институт под фамилией Никитина. Но она не откликалась на новую фамилию, и ее все звали по имени. Софья Никитична вышла замуж за М. И. Бибикова, племянника М. Муравьева-Апостола. Ее сестра Екатерина сошла с ума.

Сын декабриста И. Д. Якушкина Евгений окончил юридический факультет Московского университета. Его первая встреча с отцом состоялась в двадцать семь лет. Е. И. Якушкин создал артель, объединившую декабристов, благодаря его усилиям были опубликованы их записки и воспоминания.

И. А. Анненков «был счастлив в супружестве с Прасковьей Егоровной, - читаем мы в книге «Декабристы. 86 портретов» (Москва, 1906), - любил своих сыновей и дочерей и занимался их воспитанием. Обыкновенно после обеда… Анненков выкуривал сигару, вынимал из угла эспадроны и рапиры и приглашал всех детей заняться фехтованием». Дочь Ольга вспоминала: «Меня качали, нянчили, учили и воспитывали декабристы… Лично для меня они были незаменимы, я их потом везде искала, мне их недоставало в жизни… если декабристы не научили нас житейской мудрости, зато они вдохнули нам такие чувства и упования, такую любовь к ближнему и такую веру в возможность всего доброго, хорошего, что никакие столкновения, никакие разочарования не могли потом истребить тех идеалов, которые они нам создали». (Воспоминания Полины Анненковой. М., 1929)

Многие декабристы могли бы, наверное, подписаться под поэтическими строками Владимира Раевского, обращенными к дочери Александре Владимировне:

Мой милый друг, твой час пробил.
Твоя заря взошла для света;
Вдали – безвестной жизни мета
И трудный путь для слабых сил…
Ты знала только близ себя
Одни приветливые лица,
Не как изгнанника дитя,
Но как дитя отца – счастливца!
И ты узнаешь новый свет…
Там вечный шумный маскарад,
В нем театральные наряды,
Во всем размер, во всем обряды,
На всё судейский строгий взгляд…
Не падаю, иду вперед с надеждой,
Что жизнию тревожной и мятежной
Я вашу жизнь и счастье оплатил…
Иди ж вперед, иди к призванью смело,
Люби людей, дай руку им в пути,
Они слепцы, но, друг мой, наше дело
Жалеть о них и ношу их нести.
Нет, не карай судом и приговором
Ошибки их. Ты знаешь, кто виной,
Кто их сковал железною рукой
И заклеймил и рабством и позором.